Исследованием квартирных галерей мы с антрополог_иней Витой Зеленской занялись осенью 2016 года как независимые исследователь_ницы. Тогда мы взяли пять интервью у кураторок и кураторов квартирных галерей Санкт-Петербурга[1].
В декабре 2017 года мы приняли участие в программе «Факультет выходного дня» в Музее «Гараж» и презентовали там начатое исследование.
Летом 2018 года Музей пригласил меня к участию в программе «Архивное лето», и я погрузилась в изучение архива исследовательского и выставочного проекта «Открытые системы». Вита поехала со мной и пару недель мы работали вместе. Обсуждения не прерывались, и хотя я пишу этот итоговый текст одна, он, по сути, написан в соавторстве[2].
В этом тексте я остановлюсь на двух галереях, используя материалы, собранные Витой и мной в Петербурге, и архивные материалы проекта «Открытые системы»[3].
Коммунальная галерея «Егорка»
Коммунальная галерея «Егорка» — это проект художниц и кураторок, Насти Макаренко и Ани Терешкиной. Галерея находится в трехкомнатной коммунальной квартире на улице Егорова в Санкт-Петербурге. Границы галереи менялись и расширялись со временем. Сейчас она занимает две комнаты (Настина — малый зал; Анина — большой зал галереи), длинный коридор и кухню. Третья комната в квартире в пространство галереи не входит.
«Егорка» открылась в самом конце 2016 года, когда Аня и Настя заехали в купленную и арендованную комнаты соответственно. Первая выставка прошла в Аниной комнате, вторая — в Настиной. В третьей комнате квартиры тогда жил пожилой сосед Владимир Александрович.
Первой (и единственной в 2016 году) выставкой в галерее стала групповая экспозиция работ Ани, Насти и их подруги Павлы Марковой. В 2017–2018 годах в «Егорке» прошло четыре крупных коллективных выставки и несколько персональных, хеппенинг «От коммунальности к наготе» и выставка исследовательского отдела галереи (субинституция внутри «Егорки», которая занимается переводами и изучением феминистских текстов об искусстве).
Последней на момент сдачи текста выставкой в «Егорке» была «Группа поддержки встревоженных эросом» (27 октября — 23 ноября 2018) — самая обширная по количеству и географии участниц и участников коллективная выставка о состояниях влюбленности и тревоги.
В ходе подготовки первой выставки (она открылась 8 декабря 2016) была сформулирована первая часть «Принципов “Егорки”» (вторая часть появится позднее). История написания тезисов настолько тесно связана с историей и выставочной практикой галереи, что хочется сделать ее проводником на пути к пониманию того, что можно назвать этосом «Егорки».
Этос — как практика, проживание этических установок, этика-в-действии, воплощенное в поведении представление о мире, повседневность, пронизанная теорией, искусством и ценностями, как увязка незаметного, маленького, с трудом обретающего голос, с обладающим наибольшей важностью. Это и есть та трудноуловимая и требующая большой чувствительности особость, конститутивная черта, которую я искала в ходе работы, разговоров, наблюдений и обсуждений в «Егорке». Этос — это «что [делается]», слитое с «как» (прагматикой) и «зачем» (ценностным уровнем).
«Принципы галереи» — один из способов ее репрезентации в публичном поле. Нетрудно заметить, что они обращены не к стороннему читателю, а к организаторкам самой галереи. Такое выворачивание интимного, частного в публичную сферу — одна из граней политики уязвимости: делясь своими сомнениями, чувством неуверенности или открыто говоря о качествах, маркированных в культуре как «слабые», кураторки «Егорки» обращаются к зрителю и зрительнице как к другу и подруге, этой личной интонацией радикально сокращая дистанцию.
Дружба, лежащая в основе кураторских взаимодействий в «Егорке», становится универсалией отношений внутри и вокруг галереи. Граница между личным и рабочим размывается, и практики общения сшиваются в гибридные формы: дружбу-как-работу или работу-как-дружбу.
Помимо напряжения между публичным и личным, художественной деятельностью и кураторской, для Ани и Насти актуально еще напряжение между индивидуальным и коллективным. «Егорка» тоже становится полем проявления этого напряжения, потенциального конфликта, местом поиска баланса.
Марина: Еще такой глупый вопрос. Из-за того, что просто есть такое имя, прям имя «Егорка», из-за того, как оно звучит, у меня она [галерея как слово женского рода] как бы… в какого-то …квир-субъекта превратилась в сознании[4].
Настя: Когда мы в последний раз приходили в FFTN, Ира Аксенова[5] нас встретила со словами: «О, Егорка идет», — то есть это вот уже такое… Нас воспринимают как какой-то единый организм, субличность. Разговоры, которые здесь происходят, выливаются в выставки. В какие-то связи дружеские — они тоже как бы становятся выставками. <…> Мне этот тип дружбы очень понятен, для меня это такая форма близости с человеком.
Субъектность Егорки формируется через язык и медиа (посты, социальные сети, тексты анонсов, аватарки и мемы). Анонимизация речи каждой из кураторок в постах в пабликах галереи во «ВКонтакте» и на «Фейсбуке» хоть и условна (возможных авторок всего двое), но работает на упрочение этой общей, коллективной субъектности: с интернет-страниц с нами говорит именно Егорка, постепенно становясь узнаваемой все больше и больше. В текстах обыгрывается амбивалентность названия-имени: это и топоним («В Егорке…»), и субъект («До встречи во вторник, Ваша Егорка», «Егорка ждет вас в гости»). Предельно ярко этот принцип работы отразился в подготовке и в ходе проведения выставки «Группа поддержки встревоженных эросом». Настя и Аня разослали close call, в котором предложили знакомым художницам принять участие в размышлении на тему влюбленности и тревожности.
Настя: Изначально это должна была быть выставка не более чем десяти художниц из группы фем-поддержки[6]. А потом, не знаю, мне кажется, мы просто много говорили об этой идее, и как-то людям отзывалось. И в итоге участниц стало намного больше.
Кураторские стратегии
Здесь мы вплотную подходим к тому, что принято называть кураторскими стратегиями. И close call в противоположность open call, открытому приему заявок от всех желающих, одна из них. Количество участниц и участников в результате close call расширяется, но без потери «близости контакта»: я доверяю тебе пригласить того или ту, кому доверяешь ты. Та же близость и доверие видны в кураторских тезисах к выставке «Группа поддержки...».
«— Идея выставки выросла из синхронных влюбленных тревожных состояний кураторок галереи.
— Влюбленность — это тревожность. И ответная, и безответная — она одинаково расшатывает, создает беспокойный фон. <…>
— Тревога ощущается как в отсутствии, так и в присутствии объекта.
— Можно закрыть глаза и не смотреть.
— Становится легче, если долго идти, долго идти и разговаривать, писать об этом тексты, песни, рисовать, фотографировать это.
— Мы ищем поддержки таких же встревоженных. Мы хотим поддержать таких же встревоженных»[7].
Другой важный принцип — постоянная установка на изменчивость, гибкость в работе, вырастает из практик заботы о себе: устав от open call’ов, кураторки изобретают close call, варьируют график работы галереи и продолжительность, дают себе время для отдыха и пространство для экспериментов с квазиинституциональными форматами работы-досуга (так, в «Егорке» есть мастерская перевода и киноклуб).
Политические принципы работы галереи понимаются в неразрывной связи с этическими.
Марина: А у «Егорки» есть политическая позиция?
Аня: Я думаю, что есть. У нас же есть вообще политические принципы. М-м-м… Ну, во-первых, мы феминистки… мне очень близки… марксистские и анархические теории и люди, которые их практикуют. Темы, которые поднимаются в этих кругах. Тут еще мне запали слова Полины [Заславской] как-то, мы говорили, что нужно делать не политическое искусство, а делать искусство политически. То есть не писать в тексте десять раз слово «феминизм», а делать работу или выставку в соответствии с этими принципами. Никого не обижая, стараясь показать что-то невидимое.
<Говорят одновременно>
Аня: Поддерживать девушек-художниц, женщин.
Настя: ...у нас же участвуют в выставках люди, которые не считают себя, которые не являются художниками по основному роду деятельности, то есть просто делают работы. Какой-то статус не важен.
Аня: Правда, важны все-таки дружеские связи. Нам трудно решиться… если человек, которого мы не знаем, спрашивает, можно ли сделать у нас персоналку, нам трудно на это решиться, то есть все равно отказываем.
Настя: …потому что это наше личное пространство и… кого-то совсем незнакомого мы не можем впустить.
Аффективные стратегии
Аффективными стратегиями я назвала бы не интуитивные, но сознательные и рационализированные усилия по сохранению и взращиванию эмоций, обладающих ценностью для проживающих их; это одни из стратегий заботы о себе и друг о друге. В кураторской деятельности Ани и Насти они занимают важное место: выставка может мыслиться как повод/причина для радости, близости, поддержки — и делаться соответственно. Это вряд ли возможно в более профессиональном контексте, когда эмоции и аффекты воспринимаются как мешающие работе, «лишние», и не берутся в расчет. Для «Егорки» быть внимательными к эмоциям, возникающим в процессе работы — часть кураторской стратегии, так как именно это внимание к собственным душевным состояниям часто приводит к возникновению концепции выставок, а отслеживание эмоционального баланса и степени усталости/выгорания от кураторских практик — к корректировке методов работы, выставочного ритма и формата отбора участниц и участников.
Настя: Еще большую радость приносит рождение идеи самой выставки, прорабатывание концепции, написание текста — это просто роды в муках… партнерские.
<Смеются>
Настя: Да, я тоже поняла, особенно на последней выставке [«Группа поддержки встревоженных эросом»], что мне очень важно, чтобы как можно больше людей это увидело. Когда были какие-то персональные выставки, в открытые дни иногда вообще никто не приходил, это было очень обидно. <...>
Марина: …что еще приносит удовлетворение какое-то от того, что вы делаете?
Настя: Мне — сам процесс построения экспозиции... Когда мы наконец собираемся и решаем, что в каком помещении на каком месте будет висеть и как друг с другом сочетаться, вот в этот момент начинается просто какое-то написание симфонии. <Смеются> Что оказывается, что интересные связи выстраиваются между работами, что, в принципе, если посидеть-помучиться-подвигать, то все очень, — ну, такая история получается красивая, интересная — что все очень органично.
Феминистская этика как ключ к пониманию «Егорки»
Перенос практик феминистской взаимопомощи — таких, как группы поддержки — в выставочный формат, как это было в случае с выставкой о влюбленности и тревоге, не только не случаен, это, скорее, формализация принципов феминистской этики и политики, о которых уже говорилось выше. Я не смогла бы выделить что-то в деятельности «Егорки», что происходит не по-феминистски.
«Егорка» умеет охранять границы: ее практики — это не субверсия, далекое отражение или попытка уклониться от правил игры «большого мира» за ее стенами. Это учреждение своего собственного мира, где есть возможность действовать по-другому. Из всех квартирных галерей, исследованных или посещенных мной и Витой, «Егорке», вероятно, сложнее всего дается учреждение публичного пространства в частной квартире (один из тезисов гласит: «здесь живут интроверты, которые любят мутить») — и именно это усилие, именно эта сложность делает для Ани и Насти проект галереи настолько важным, продуманным, но и упрямым и настойчивым в утверждении своей другости: это важно именно потому, что личное, политическое и художественное снова оказываются слиты в одном пространстве, практиках и отношениях. Настойчивое вслушивание в собственное состояние и появляющаяся отсюда гибкость и способность меняться превращаются из личной психологической или терапевтической практики в кураторскую стратегию.
Образ травы — тихого упрямого роста, мягкого завоевания собственной территории, который родился у меня в Москве на «Архивном лете» и объяснил мне вдруг все важное, что угадывалось в «Егорке», сейчас кажется мне подарком интуитивного поиска[8]. Да, это этос травы, которая все делает по-своему: через переплетение, а не захват; тихий рост, а не экспрессию; вслушивание, а не самоутверждение.
Аня: Мне кажется, мы создавались как поиск комфорта в мире современного искусства и… ну продолжили, может быть, как уже выход за какие-то свои границы комфорта в чем-то.
Настя: Ну да, какая-то перестановка произошла... этой границы.
Аня: Мы продолжаем исследовать границы…
Настя: …нашего убежища...
Аня: …личного и публичного...
Это «убежище» при этом не только реагирует на внешние раздражители, но и производит собственную политику, отношение которой к внешнему миру (как к «институциям», так и к «самоорганизациям» Аня афористично выразила словами «делать наравне» и «делать по-другому».
Галерея Brown Stripe
Brown Stripe — это галерея, открытая Петром Жуковом и Екатериной Гавриловой в квартире в московском районе Алтуфьево в декабре 2006 года[9]. В 2014-м — после ухода из проекта Екатерины Гавриловой — галерея была переименована в ex-Brown Stripe Foundation. 1 мая 2016 года у Brown Stripe появился сайд-проект — 7th Floor Radio («Радио с 7 этажа»).
Больше 10 лет существования галереи примерно совпадают с определенным этапом становления московской образовательной (и не только) инфраструктуры в области современного искусства, с которым непосредственно связаны биографии Петра и Екатерины. Петр, получив высшее естественно-научное образование (физфак Московского государственного университета), в дальнейшем отучился в Институте проблем современного искусства и Московской школе фотографии и мультимедиа им. А. Родченко (ведущих образовательных институциях, формирующих ландшафт «молодого искусства») и какое-то время посещал Школу «Свободные мастерские» при Московском музее современного искусства. В ИПСИ отучилась и Екатерина Гаврилова. При этом по основному образованию она академист, окончила спецшколу при Суриковском институте и ВГИК (мастерскую мультипликации Сергея Алимова). Таким образом и Петр, и Екатерина — благодаря опыту обучения в разных вузах и сохранению контактов из разных кругов общения — к концу 2000-х хорошо ориентировались в сфере художественного образования в Москве.
Кураторская деятельность Екатерины и Петра началась задолго до появления Brown Stripe. Первую выставку Екатерина сделала в 2001 году, это была экспозиция студенческих работ в выставочном зале в подмосковном Подольске. Дальше были самые разные проекты и помещения: библиотеки и детские рисовальные клубы, муниципальные выставочные залы в разных районах Москвы.
Этот опыт Екатерины и Петра (проведения выставок как в экспериментальных форматах или на необычных экспозиционных площадках, не нанесенных на карты современного искусства и существующих в другой координатной сетке, так и в тех, что вполне встроены в систему современного искусства) важен для понимания того, насколько условным может быть разделение на самоорганизованные и институциональные площадки показа искусства и насколько оно провоцирует появление различных «серых зон». Муниципальные выставочные залы, экспозиционные площадки библиотек, домов культур и различных подростковых и молодежных клубов формально являются институциональными, но это институции другого порядка, фактически они не входят в легитимированные/легитимирующие авторитетом, историей, известностью, предоставляемыми привилегиями места на карте современного искусства. Эти странные анклавы и странные союзы — молодые художницы и художники и выставочный зал в Подольске, например, — создают гибридные, гибкие формы взаимодействий многих акторов именно в силу того, что оказываются вне поля видимости того или иного Большого брата. В 2000-е такие пространства, материальное наследие советской системы управления, оказываются дискурсивно и функционально выброшенными из процессов развития новой институциональной системы искусства — вне иерархий и цеховых границ. Они никому не нужны, как говорит Екатерина, и потому становятся местом большей свободы[10].
Эта свобода в выборе места и стратегий, как кажется, связана напрямую и с положением Петра и Екатерины внутри среды искусства: это положение фланера, видящего границы, но сознательно идущего им вопреки, куда захочется.
Это и границы между «академическим» и «современным» искусством, и между визуальным и аудиальным медиумами, и между направлениями и школами. Разный образовательный бэкграунд напрямую повлиял на многообразие направлений и жанров выставок и разность форматов их презентации: в Brown Stripe выставлялась живопись, графика, фотография, видеоарт, объекты, саунд-арт, проводились выставки-инсталляции, захватывающие все пространство; устраивались показы анимации, проводились концерты, перформансы и поэтические читки и т. д.
То есть выходом, средством преодоления границ становится присутствие во многих зонах — и их непротиворечивое соединение в пространствах собственной биографии, выставочного зала, квартирной галереи.
Первая выставка в Brown Stripe прошла в декабре 2006 года и была коллективной.
Екатерина: Первая выставка была просто сборная солянка, там, кстати, и Вика [Ломаско] участвовала, и Надя Плунгян, искусствовед, потому что она тоже живописью занимается... Но это было такое, знаете: повесили несколько работ и типа такое обсуждение — в таком формате. А потом мы подумали, что для каких-то групповых… комната такого размера — это все неинтересно, и дальше стали кому-то из друзей, кому это может понравиться, просто предлагать: хочешь у нас сделать?
Петр: Первая выставка была при этом групповая, в формате импровизации… То есть я, Катя, Никита Павлов, Леша Дорофеев, [Мария] Арадушкина, [Виктория] Ломаско, Надя Плунгян были, и еще там кто-то[11]. То есть человек семь-восемь там было, каждый принес по картинке, по две <...>. А потом уже приглашали по одному автору практически всегда.
Границы и место их снятия
В целом выше уже обозначены темы, которые окажутся главными для Brown Stripe и к которым в ходе интервью постоянно возвращаются Екатерина и Петр: идея галереи вырастает из желания преодоления границ между разными художественными сообществами и из возможностей и особенностей самого места (комнаты, квартиры, района, города).
Интересно именно то, как пространство галереи и ее местоположение осмысляются в связи с их «миссией», как нагружаются смыслами квадратные метры.
Петр: Там довольно забавно получалось, что в какой-то момент сформировалось довольно большое сообщество: и до [Школы] Родченко была какая-то группа людей, в Родченко она расширилась, общение в каком-то поле происходило. Потом появлялись другие люди из другой среды… и дальше за счет того, что две среды или три соединялись, но не сталкивались, а именно в одном пространстве находились, и завязывалось такое говорение.
Итак, место становится универсальным ключом к пониманию, вне зависимости от масштабируемости. Место становится осью, вокруг которой формируются смыслы, связи, отсылки, место мифологизируется и связывается с историей, нахождение в месте может читаться и как насилие, и как судьба.
О масштабируемости в описании места: какой бы уровень мы ни взяли — в его описании Петром в первую очередь и Екатериной сразу же обнаруживается определенный уровень мифологизации и поэтизации, объясняющий его значимость.
1. Комната (собственно галерея) и ее небольшой размер, единственное окно, вид из этого окна.
2. Квартира в середине панельного дома.
3. Сам панельный дом — какой-то «странный» и одновременно типичный.
4. Район Алтуфьево, «жопа мира» и одновременно хранитель лианозовских традиций, то есть сакрализированное причастностью к традиции неофициального искусства место.
5. Сама Москва.
Комната
Петр: Она использовалась как такая типа мастерская, то есть она была заставлена: мольберт, картины, стол, еще что-то. Соответственно, перед открытием мы все оттуда выносили, вешали выставку... Мне кажется, за час, за два все это выносилось, в зависимости от заполненности, но довольно быстро. Это был довольно забавный момент, поскольку у Кати еще были ученики дома, все время мы смеялись, что комната чуть-чуть меняется: все унесли, все принесли, поставили на те же места, но последовательность другая немножко... шизопространство.
Екатерина: Это было чистое поле для экспериментов, и люди там делали, например, Арсений Жиляев, то, что для каких-то галерей они бы не стали делать. Поскольку ощущение полной свободы давалось.
Петр: Концептуально она ощущалась как такая, знаешь, пещера. Меня еще вот в то время волновал всякий такой… авраамический дискурс, раннее христианство, и поэтому все время тема катакомбных церквей, еще чего-то... Но почему-то всех это пространство в какой-то минимализм тянуло. Такая пустота, минимализм, вот эти стены, вот это переживание пути…
Район/город
Петр: Был еще вот этот флер, увлечение московскими концептуалистами.
Марина: То есть на вас вся эта история повлияла? Предшествующая.
Петр: Да, конечно. Как раз вышли «Серые тетради» пивоваровские, я в Алтуфьево жил — как раз лианозовские бараки были совсем рядом… Там Оскар Рабин, все эти прекрасные ребята жили… Я как-то выхожу из дома в магазин, а там на баннере написано: «Лианозово. Достойно кисти художника!» (Смеемся).
Екатерина: Не знаю, как вы представляете себе географию Москвы, короче, Алтуфьево — это просто жопа мира, хотя очень близко к метро, но это последняя станция на севере и, соответственно, людям действительно надо прилагать усилия, чтобы туда доехать. И удивительным образом там [в Brown Stripe] иногда было очень много народу, по-настоящему много для квартиры. <...>
Петр: Там один из элементов, с которым [я] довольно много работал: что, когда зрителю далеко добираться, у него переключается отношение. Не то чтобы он к искусству начинает по-другому относиться, а то, что он потратил время, ему надо как-то его оправдать… Из этой привязки к месту, работы с пространством, вырастают и кураторские стратегии. В рамках объединения «Вверх!»[12] была серия выставок таких как бы сезонных, связанных с путешествиями, с какими-то перемещениями, сложной концептуальной подоплекой. И, собственно, в Алтуфьево мы делали, по-моему, летнюю выставку «Неми», и она была трехчастная. В Brown Stripe, соответственно, действие происходило в галерее, зрители были на кухне и видели только видеотрансляцию и звук, доносящийся из-за двери, а видеотрансляция была супер-искажена. Потом было путешествие через лес, Лианозовский лесопарк, там тоже участники «Вверх!», я вел экскурсию с историческими подробностями, и были какие-то объекты и перформансы. А потом было путешествие под МКАДом, там речка течет через коллектор и такой тоннельчик… И уже на другой стороне МКАДа более дикий лес, мы вырыли землянку, и там такой был типа алтарь космизма, и мы туда пожертвовали единственную копию прямой документации перформанса.
Екатерина: Саша Сухарева наоборот взяла предметы из этого же помещения. Для выставки она просто определенным образом эти вещи разместила, сделала подсветку, то есть ей даже не понадобилось ничего специально для этого.
Марина: То есть она взяла вещи из квартиры?
Екатерина: Да, например, была там старая машинка, как называется… ну, как «Зингер», только финская, и у нее есть такой стол и ножки, в общем, как столик, она его использовала, а в полочку положила свою фотографию какую-то, она делала такие черно-белые фотографии размытые. У нас тоже была серия фотографий, Антон Курышев делал выставку такую: он сфотографировал все, что зрители, которые приходят в Brown Stripe, не видят. То, что в тех комнатах, которые на время выставки закрываются, потому что там куча хлама и вещи, все заваливается, получается полный бардак в других комнатах, и вот он весь тот бардак сфотографировал, то есть как бы вывернул пространство наизнанку.
Петр: А название [7th Floor Radio] это тоже… Я вырос в этой квартире, и... у Сартра есть повесть «Слова», есть воспоминание, что «я вот вырос на 6-м этаже, с детства наблюдал эти крыши Монмартра, вот эта перспектива смотрения на мир с 6-го этажа на всю жизнь осталась со мной». Просто мне показалось в какой-то момент, что алтуфьевский вид мне просто выжег глаза, все сознание, типа, дом, из которого невозможно уехать, а пространство, оно же оказывает… затягивает в себя...
В этом проживании пространства, бытии в месте телесное (долгий путь из центра, дорога от метро) и культурное (память о Лианозовской группе), инфраструктурное (окраинность, периферийность) и визуальное (дома-коробки, однотипность застройки), личное («алтуфьеский вид выжег глаза») и разделяемое с другими (разнородность и обильность общения) сплавляются в одно целое, и это интенсивное проживание места и есть ключ к этосу Brown Stripe — его философии, «энергии» и «атмосфере» (Екатерина), «катакомбности» (Петр). Этот особый способ проживания места во многом связан с процессом его сакрализации: причем в случае с Brown Stripe не всегда можно уверенно сказать, игровая ли это ситуация, субверсивная, или происходящая всерьез. В разговорах во время выставок часто обсуждаются ритуалы и ритуальная основа искусства, магическое или мистическое как присущее искусству — в целом и в самом конкретном, в том, что выставляется в галерее прямо сейчас.
Этот уровень — поэтизации, метафизики, магии искусства — оказывается вовлечен в ту же игру с пространством, которая в свою очередь подчиняется логике скрытого. Скрытое здесь и буквально: в типовой квартире типового дома скрывается галерея современного искусства; и метафорично: периферия вдруг оказывается авангардом, рутинное — единичным, уникальным.
Этос Brown Stripe: сакральное веселое
Искусство, понимаемое как ритуал, как может показаться, должно выглядеть и проживаться очень серьезно, но на самом деле этос галереи Brown Stripe — это этос легкости, радости, драйва, естественности: все происходит как бы само собой. Например, решение делать выставки однодневными тоже исходит из какой-то «очевидной» простоты. Хотя то, что московские зрители ходят только на открытия, вроде бы, критикуется — но тут же и принимается как должное и становится правилом проведения выставок.
Соединение предельно серьезного отношения, возводящего искусство, практики его создания, смотрения, обсуждения в статус сакрального, и «драйва», «веселья», «радости» и пофигизма и есть узловой момент жизни галереи. Есть еще множество важных вещей: к примеру, невероятная дискурсивная плотность и даже ярость вечеров в Brown Stripe: это бесконечные споры, критика, рождение теорий — тоже всерьез и в шутку, активное вовлечение в разговор, заражение страстью к разговору.
***
В случае с квартирными галереями личные связи, опыт, характеры и черты определяют и влияют на все происходящее. Но при этом это личное очень по-разному позиционируется.
Для Brown Stripe важны традиции московского искусства, институциональная система, дискурсивные стратегии, разные школы современного искусства, теоретизация и концептуализация своей работы, в том числе через подключение к идеям космистов или культурологическим теориям.
Для «Егорки» контекст институциональной среды не так важен (надо сказать, в Петербурге она не настолько велика), их личное строится в других полях: активистских, анархистских, феминистских, близких по этико-политическим позициям, и больше базируется на практиках активного перекраивания и проживания повседневности, введении повседневности в кураторские стратегии и художественные контексты.
Или: Петр и Екатерина — москвичи, Аня и Настя приехали в Петербург не так давно, для них все еще очень важна связь с Омском. И если Петру «алтуфьевский вид выжег глаза!», то для Насти кураторство в «Егорке» — «способ познакомиться с городом». Brown Stripe нужно занять свое место в существующем сильном поле (московской художественной среды), «Егорка» скорее учреждает свое.
И «Егорке», и Brown Stripe присуща нацеленность на преодоление групповых, «тусовочных» границ, на смешение аудитории выпускников разных школ, приверженцев разных направлений и эстетик. Как кажется, это указывает на всеобщую усталость от маркеров, которыми являются дипломы школ современного искусства, какими разными бы эти школы ни были.
Огромная разница выявляется в том, как кураторы квартирных галерей проводят границы между публичным и приватным: от реальных пространственных границ до символических. Общим здесь является то, что как бы границы ни проводились, они всегда являются топосом саморефлексии и часто тематизируются в выставках.
Этос, понятие, которое я довольно спекулятивно использую в этом тексте, необходимо мне для того, чтобы показать, как переплетаются бытовое и повседневное поведение, прагматика и материальность кураторских практик, аксиология — различные способы конструировать ценности и наделять значением процессы, происходящие в квартирной галерее (и собственной жизни). Методология этого текста — интуитивное схватывание, интерпретация услышанного, а не категоризация, надежда на возможность возникновения близости и — отсюда — понимания. Такое вовлеченное, втелесненное (embodied) исследование с опорой на эмоциональность в не меньшей степени, чем на рациональность, стало возможным благодаря специфике его предмета — и я благодарна за это моим информант(к)ам и пространствам их работы / жизни.
Примечания:
[1]. Интервью нам дали Марина Мараева (Лаборадория «Интимное место»), Анна Исидис (Лаборадория «Интимное место», галерея «бобо»), Мария Николаева (галерея «Морфей»), Аня Терешкина и Настя Макаренко (коммунальная галерея «Егорка»).
[2]. Настоящая статья является сокращенной версией текста, написанного по итогам программы «Архивное лето» в 2018–2019 годах.
[3]. В тексте я сопоставляю разнородный материал: любительскую этнографию в исследовании галереи «Егорка», где я бывала/бываю, — и работу с видеоархивом, текстами галереи Brown Stripe, деятельность которой уже в прошлом. Конечно, интервью у Петра Жукова и Екатерины Гавриловой я взяла, но и это совсем другое — ретроспективный взгляд, достаточно большая временная дистанция. Плюс совершенно другой контекст, совершенно другое время. Решение этой проблемы могло быть только одно: сопоставлять сопоставимое, к примеру, тексты и анализ интервью, а о несопоставимом писать «отдельно», разрушая методологическое единство текста. Писать разные тексты в одном. При этом тот узловой момент, вокруг которого вообще закручивается мой интерес к квартирным галереям, — этос — может быть уловлен и через видео, и через текст, и, тем более, через ностальгически или ретроспективно направленный взгляд.
[4]. Здесь и далее в тексте приводятся фрагменты интервью, взятые автор_кой во время работы над настоящим исследованием.
[5]. Самоорганизованная галерея FFTN в Санкт-Петербурге (англ. Fifteen — пятнадцать, по количеству зритель_ниц, которое способна вместить галерея) и ее кураторка Ирина Аксенова.
[6]. Комментарий Насти о группе поддержки: «Группа художниц и активисток, которая сформировалась больше года назад во время выставки у Саши Качко “Радость 2.0 Нежность”. Мы встречаемся периодически. Набор практик разный. Основная цель: взаимоподдержка в обсуждении и создании работ и в целом в каких-то личных делах. Группа имеет сформировавшийся состав, полузакрытый формат».
[7]. Кураторский текст к выставке «Группа поддержки встревоженных эросом». См. электронный каталог: https://issuu.com/egorka_gallery/docs/_________________________small_1
[8]. «все последние дни в голове застряло разделение, точнее, мысль о разделении: что мы на самом деле можем разделить друг с другом, так, чтобы это, разделяемое, нас делало общим. можно разделить постель, грусть, одиночество, идеалы, обед, имущество, мечты, но чаще с одним, а если с многими — то нужен ли один? может, и вправду, будь возможны коммуны по зову сердца, это привело бы к полной перестройке наших привычек разделения чего бы то ни было с одним.
в голове это принимает образы разных растительных тел, стремительно покрываемых опухолями все объединяющей плесени, вспышки меняющей структуры и объемы тел общности, порождающей замысловатые и хрупкие, нестабильные квир-коммуны.
о, плесень коммунальности, покрой наши тела.
в то же время я в Москве и занимаюсь исследованием самоорганизаций, в частности, квартирных галерей, и на данном этапе важнейшее мое открытие выглядит так: галерея егорка — это трава.
причем в этическом смысле трава». Пост на моей личной странице в «Фейсбуке» от 10.07.2018. URL: https://www.facebook.com/marina.israilova.1/posts/1655624974535740.
[9]. С Brown Stripe я познакомилась в архиве «Открытых систем». К тому моменту галерея уже прекратила существование, при этом я никогда о ней не слышала, и ее деятельность стала для меня открытием. В архиве я обнаружила видеодокументацию деятельности галереи — чуть больше шести часов, и с первых минут поняла, что хочу исследовать ее и писать о ней. Что послужило импульсом этого интереса? Одновременно сложно и просто ответить: ты смотришь на людей в комнате, на кухне, у окна; говорящих об искусстве; постепенно пьянеющих; молчащих; разглядывающих «картинки»; и почему-то понимаешь, что здесь происходит что-то важное и что ты хотел бы оказаться здесь; так действует мгновенное обаяние места.
[10]. Эти «серые зоны», «транзитные места» современного искусства — возможно, один из самых перспективных исследовательских вопросов, требующий дальнейшей разработки, а главное — анализа их устройства и стоящей за ними работы социальных связей и их экономической подоплеки.
[11]. Название объединения «Вверх!», в которое вошли художники и художницы, отучившиеся в Школе Родченко, постоянные участники выставок в Brown Stripe в том числе (как авторы и зрители), тоже эту логику парадокса и страсть к языковым играм отражает. В первой версии название группы звучало как «Россия, вверх!» — как контрапункт к лозунгу «Россия, вперед!», отовсюду звучащему в 2000-е — начале 2010-х. Движение вверх отсылает буквально к идеям русского космизма. Чтобы снять откровенные политические импликации, «Россия» из названия уходит, оставляя чистый утопический призыв.
[12]. Полный список участниц и участников: Мария Арадушкина, Екатерина Гаврилова, Алексей Дорофеев, Петр Жуков, Виктория Ломаско, Елизавета Махлина, Никита Павлов, Надежда Плунгян, Андрей Чежин.