Мой отец родился в немецкой колонии на востоке Украины. Моя мама из Львова. Встретились они в Якутии, куда их сослали как «врагов народа». После смерти Сталина папа через Красный Крест нашел свою мать в Караганде, куда в 1954 году папа с мамой переехали и где я родилась.
У нас были родственники в Германии и в Канаде, они эмигрировали еще до войны. Во времена сталинских репрессий общаться с ними было нельзя, но в хрущевскую оттепель контакты восстановились. В 1956 году папа подал первое заявление на выезд в Германию — для воссоединения семьи. Никуда нас, конечно, в тот момент не выпустили. И папа потом почти 20 лет пытался выехать из СССР. У нас были из-за этого неприятности: угрозы и унижения на работе, обыск дома, надо мной в университете издевались.
У меня было странное детство: мы живем в казахской степи, а мама мне рассказывает про красивый европейский город Львов, про цветущие каштаны и барочные церкви. А папа вспоминает свое детство — культурные традиции немецкой колонии, местный хор и оркестр, богатую домашнюю библиотеку. А я — в Караганде, в своем советском настоящем, где учительница, яростная сталинистка, рассказывает, что поколение моих родителей — это комсомольцы, которые добровольцами приехали сюда осваивать целину или добывать уголь в Магнитогорске. Такая вот «поднятая целина»!
Папа по ночам сидел у радиоприемника, надев наушники, слушал Deutsche Welle*, его интересовала правозащитная деятельность. Маму, католичку, интересовали религиозные новости, она слушала радио «Ватикан». Я подросла и стала слушать «Би-би-си», «Радио „Свобода“»** и «Голос Америки»*** — джаз и рок-н-ролл, передачи о современной живописи, театре и кино. Так и менялись наушниками: папа слушает про политику, мама про религию, а я — рок-музыку. Про «Бульдозерную выставку» я, кстати, тоже услышала по «вражеским голосам».
Только в середине 1970-х благодаря так называемым восточным договорам, подписанным Леонидом Брежневым и Вилли Брандтом, нас выпустили на постоянное место жительства в ФРГ. На Западе мне все было интересно — сказывался прежний информационный голод. Особенно я интересовалась судьбами художников-нонконформистов, о которых узнала благодаря «голосам». Некоторые из них в то время уже эмигрировали на Западе.
В Европе были искусствоведы и слависты, которые, вывозили картины этих художников, организовывали им выставки. После каждого посещения выставок русского искусства я открывала для себя несколько новых имен. Постепенно мне посчастливилось узнать очень многих, кто здесь работал из русскоязычной диаспоры — в театре, живописи, литературе.
В студенческие годы я четыре семестра изучала историю искусств, но по основной специальности я была кинодокументалистом. Окончив учебу, я внештатно работала на на западногерманском телевидении в Кёльне — в основном как специалист по Восточной Европе.
О Льве Копелеве я узнала еще до переселения в Германию: в 1975 году вышла его книга «Хранить вечно», и по «Радио „Свобода“» читали отрывки из нее. Мне был интересен этот человек и его судьба. К концу 1970-х Генрих Бёлль часто выступал в защиту русских писателей-диссидентов; запомнились особенно его слова: «Мой друг Лев Копелев сейчас в опасности! В его квартире разбили окна, его телефон прослушивают, а теперь и вовсе отключили. Я не могу до него дозвониться!»
В ноябре 1980 года Копелева выпустили из СССР, и он вместе с женой приехал к Бёллю в Кёльн, а в январе 1981-го Копелевых лишили гражданства. Как гражданин города Кёльна Копелев часто выступал на литературных вечерах и встречах со студентами, которые я регулярно посещала. Он инициировал научно-исследовательский проект, получивший название «Вуппертальский проект» [при Вуппертальском университете], по истории русско-немецких отношений, взаимоузнаваний, периодов формирования образа врага или друга, и мне эта тема очень близка и понятна: в Караганде я была немка, иногда и фашисткой обзывали, а приехав в Германию, столкнулась с тем, что меня воспринимают только как русскую, то есть как в России мы не понимали, кто мы, откуда и почему оказались в Казахстане, так и в Германии не понимали, кто мы и зачем приехали. И в этой ситуации Копелев анонсирует проект, заявляя, что отношения между культурами России и Германии не нужно политизировать, а надо понять, как они складывались исторически, и преодолевать образ врага.
На очередном литературном вечере Копелева я подошла к нему и сказала, что свою дипломную работу, документальный фильм, хочу снять именно на эту тему. Так мы познакомились, стали общаться. Узнав, что закончив учебу, я работаю на телевидении внештатно, то есть от случая к случаю, Копелев спросил меня, не возьму ли я на себя обязанности его личного архивариуса. А так как по завещанию предусматривалась передача архива в Исследовательский центр Восточной Европы в Бремене, создатель и директор центра Вольфганг Айхведе предложил мне в свое время рабочий контракт.
Архив Льва Зиновьевича Копелева и Раисы Давыдовны Орловой неимоверно богатый! Раиса Давыдовна Орлова была американисткой, сотрудником редакции журнала «Иностранная литература». Она еще в 1940-е годы переписывалась с Лилиан Хеллман, встречала ее в Москве, была ее переводчицей. У нее был свой мир, англо-американский. У германиста Льва Зиновьевича — немецкий. В кёльнской квартире Копелевых все стены — в комнатах, коридорах и на кухне — были заставлены стеллажами с книгами и папками.
Структурируя архив Копелевых, я открыла для себя целый мир! Это было некое мозаичное полотно, дополняющее все мои предыдущие знания и создающее взаимосвязанность биографий и событий, пространства и времени. «Школа Копелева» — лучшее, что подарила мне судьба. Он для меня был примером того, что не нужно запирать себя в узких профессиональных границах, знания безграничны.
По завещанию Льва Зиновьевича я была одним из его душеприказчиков и, после кончины Копелева, следуя завещанию, передала его архив в Бременский университет. Тогда мне казалось, что в моей биографии этот отрезок завершен.
Спустя много лет в Берлине на конференции, посвященной Бёллю и Копелеву, в организации которой я участвовала, ко мне подошла сотрудница Исследовательского центра Восточной Европы и предложила подать заявление на вакантное место архивариуса. Я согласилась. Но, не имея профессионального историко-архивного образования, я очень сомневалась в правильности этого выбора. С другой стороны, документы, хранящиеся в этом архиве, — это как раз та материя, которой я занималась как у Копелевых, так и на телевидении. Многих людей, чьи фонды находятся в архиве центра, я знала лично, и возможность поделиться этими знаниями, сопроводить при обработке фондов комментариями, встроить в контекст, показалась мне большой привилегией, от которой трудно было отказаться.
И, неожиданно для себя, в 2012 году я заступила пост заведующего русским отделением Архива Исследовательского центра Восточной Европы, на котором до меня более десяти лет проработал Габриэль Суперфин и три года — Галина Потапова.
Ни на мгновение я не забываю, какая большая ответственность на мне лежит!
За годы существования центра было накоплено большое количество бесценных архивных материалов. Сегодня приоритетом является систематизация, каталогизация и обработка фондов, с ясной и удобной для пользователя структурой. По теме «Неофициальное искусство» — это в первую очередь фонды Сергея Сигова и Анны Таршис, Бориса Гройса и Наталии Никитиной, Игоря Голомштока, Эдуарда Гороховского, Анри Волохонского, Карла Аймермахера и многих других художников, кураторов, поэтов, писателей, а также фонды правозащитников.
*В 2022 году внесено Минюстом РФ в список СМИ-иноагентов.
**В 2017 году внесено Минюстом РФ в список СМИ-иноагентов.
***В 2017 году внесено Минюстом РФ в список СМИ-иноагентов.